Антон Павлович Чехов

Дивиться было чему: ко времени рождения Антона в нем, кроме родителей, жили старшие дети: Александр (1855 г. рожд.) и Николай (1858 г. рожд.).

В 1861 году, уже на другой квартире, родился чет­вертый сын — Иван, а в 1863 году — дочь Мария (позже родилась еще одна дочь, умершая во младенчестве). В 1865 году появился младший сын — Михаил; это про­изошло уже в квартире на Петровской улице, где и про­шло раннее детство Чехова. Когда Антону было 9 лет, переехали в дом Моисеева на углу Монастырской улицы и Ярмарочного переулка. Здесь в нижнем этаже помеща­лась лавка П. Е. Чехова, а на втором этаже жила семья; из окон второго этажа был хорошо виден рейд.

Последним жильем семьи в Таганроге, из которого уже через год один за другим стали уезжать в Москву все члены семьи, был собственный дом на Конторской (Елисаветинской) улице, построенный в 1874 году П. Е. Чеховым на земле, купленной еще его отцом, Е. М. Чеховым.

Сведения о раннем детстве Чехова восходят в основ­ном к двум источникам: воспоминаниям Александра Павловича — самого старшего из детей Чеховых — и Михаила Павловича — самого младшего. В рисуемых картинах жизни семьи эти источники сильно разнятся, а в некоторых существенных деталях просто противо­положны.

Ал. П. Чехов особо подчеркивает деспотизм отца, его суровость по отношению к детям, говорит о телесных наказаниях, тяжелой работе Антона в лавке и резюми­рует: «Ребенком он был несчастный человек».

Этот взгляд на отца разделял и Николай Павлович Чехов. Как пишет в неопубликованных воспоминаниях А. С. Лазарев-Грузинский, этот кроткий и милый человек «весь вспыхивал и загорался гневом, когда ему случа­лось касаться самодурства отца». Н. П. Чехов говорил: «Наш отец с нами жестоко расправлялся. Розгами драл всех, и Александра, и Антона, и меня — нещадно!» Слова Николая Чехова приведены в воспоминаниях Н. М. Ежо­ва (1909). Эти воспоминания не раз подвергались спра­ведливой критике, и самой основательной — в известных Мемуарах А. С. Лазарева-Грузинского, хорошо знавшего Ежова: Лазарев был свидетелем его работы в юмористи­ческих журналах и взаимоотношений с Н. Чеховым. Ре­шительно опровергая некоторые утверждения Ежова,

Лазарев, однако, замечает, что все, о чем рассказывал Ежову Н. П. Чехов, «фактически верно и точно».

Младшие члены семьи (к М. П. Чехову позже при­соединилась Мария Павловна Чехова) находили, что Ал. П. Чехов слишком сгустил краски и нарисовал черес­чур мрачную картину.

Распространению точки зрения младших способство­вало то обстоятельство, что в переиздававшихся при жизни М. П. Чеховой воспоминаниях Ал. П. Чехова дела­лись существенные купюры; в редактируемых или изда­ваемых под ее наблюдением письмах Чехова в ряде слу­чаев были выброшены фразы, где писатель особенно рез­ко и прямо характеризовал семейную обстановку своего детства. Так, только в последнем (академическом) издании были восстановлены в 1977 г. слова Чехова из письма старшему брату: «Детство отравлено у нас ужа­сами» (4 апреля 1893 г.).

Не входя здесь подробно в причины такой позиции младших (укажем только, что, когда окончился таган­рогский период жизни чеховской семьи, Мария и Михаил были еще малы, а в годы «Чехова-лавочника» и «Чехова-певчего» вообще были младенцами), отметим, что кар­тины, рисуемые ими, выглядят неправдоподобно идилли­ческими: «Мальчики шли в гимназию, возвращались домой, учили уроки; как только выпадал свободный час, каждый из них занимался тем, к чему имел способность: старший, Александр, устраивал электрические батареи, Николай рисовал, Иван переплетал книги, а будущий писатель сочинял...». То же у М. П. Чеховой: «Игры, шутки, шалости, смех всегда царили в нашем доме».

Картинки эти напоминают скорее жизнь семьи какого-нибудь педагога, более всего озабоченного сво­бодным и всесторонним развитием способностей детей, чем быт дома купца старого закала, считавшего, что прежде всего дело, лавка, затем церковь, а гимназия и тем более посторонние занятия подождут. «К писаниям Антона и моему рисованию, — вспоминал Николай Че­хов, — он относился с досадой и глумлением. Особенно преследовали меня. Отец выгнал меня на кухню, сказав: „Там малюй, а в комнатах красками не смей вонять!" И все время меня именовали маляром, мазилкой, пач­куном». Это нисколько не противоречило тому, что сам Павел Егорович в молодые годы писал иконы — то было другое, «богоугодное» занятие.

Детей Павел Егорович не «журил», как мягко заме­чает М. П. Чехов, а жестоко сек — за плохую отметку, за шалость, за забывчивость, сек дома или прямо в лавке — тогда для этих целей употреблялась «сахарная» веревка (которой обвязывался сахар). Этого «никогда не мог простить отцу», по собственным его словам, будущий писатель. «Разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная», — скажет Чехов уже зрелым человеком.