Антон Павлович Чехов

Дети в семье Чеховых рано становились самостоятель­ными. С малолетства их помощь в доме, в лавке, в заняти­ях родителей была уже существенной. Очень рано заработ­ки детей, и прежде всего Антона, стали основой благосо­стояния семьи.

Когда говорят, что Павел Егорович всем детям дал об­разование, это верно лишь в том смысле, что он не пустил их по торговой или ремесленной части, как это было приня­то в его среде и как поступили со своими детьми его братья, а определил их в гимназию. Заслуга не маловажная. Одна­ко собственно при нем гимназию окончил только старший сын. Николай вышел из 5-го класса, Антон доучивался самостоятельно и сам зарабатывал на жизнь (Александр, впрочем, в старших классах тоже жил вне дома, за репети­торство получая стол и квартиру).

Семейные предания сохранили историю начала обуче­ния в Москве Михаила. Занимался он своим устройством сам. Когда ему отказали в бесплатном приеме в одну гим­назию, он пошел в другую, дальнюю, и сумел уговорить ди­ректора; с тех пор за ним установилась репутация: «Миша сам себя определил в гимназию».

Почти такая же история была и с Марией. «За пропус­ком всех сроков и за полным отсутствием вакансий ее ре­шительно нигде не принимали, а может быть, за семейными заботами и перегрузкою в труде или из-за своей провинци­альной непрактичности мои родители не сумели присту­пить как следует к делу. Но и тут обошлось все благопо­лучно. Сестре удалось тоже самой определить себя в учебное заведение и кончить курс со званием домашней учительницы по всем предметам» (М. Чехов). Сама М. П. Чехова вспоминала, как она, будучи 14—15-летней девоч­кой, ходила с матерью и младшим братом снимать оче­редное жилье: «Мать, боясь собак, оставалась с братом у ворот, а я всегда смело входила во двор, расспрашива­ла о сдающихся внаём квартирах».

Когда еще делались попытки продать дом в Таганроге, к ростовщику Точиловскому Евгения Яковлевна отправила Антона. В письме к Павлу Егоровичу она со слов сына рас­сказала об этом разговоре: «Антоша пошел вчера на Воз­несенье утром, стал говорить ему, что наш дом заложен в банке, и рассказал обстоятельно. Он подумал немного и спросил, а на какой улице ваш дом. На Конторской — был ответ. Точиловский как крикнет: это на том болоте, боже меня сохрани, нет, не надо, я не хочу с Таганрогом иметь дело, — с тем Антоша и пришел домой».

На долю Антона выпала самая большая самостоятель­ность. В 16 лет он остался в Таганроге один, без денег, в чу­жом доме. Хуже всего было то, что дом этот только недавно стал чужим: его, воспользовавшись стесненными обстоя­тельствами своих квартиродателей, путем ловкой махина­ции присвоил жилец Чеховых Г. П. Селиванов.

Знаток чеховской биографии А. И. Роскин проница­тельно отметил влияние этой потери на душу юного Чехова, которому пришлось «слишком хорошо понять, что такое безмерные унижения и человеческая низость. Тайное припрятывание остатков товаров в конюшне, возня соседей и родственников вокруг разоренного дела, стремление их по­скорее выхватить из рук Павла Егоровича все, что можно выхватить, отец, бегущий от долговой тюрьмы, переговоры с ростовщиками, предательство человека, называвшего се­бя „членом семьи", бессилие матери, необходимость на­чинать новую жизнь, одинокую и суровую, — все это на­всегда запало в душу Чехова».

Биограф справедливо связывает это событие с несколь­кими произведениями Чехова, последнее из которых закон­чено в год смерти: «Чужая беда» (1886), «У знакомых» (1898), «Вишневый сад» (1904). Но эта тема преследова­ла его и раньше, отразилась еще в первой пьесе Чехова и в рассказе «Добродетельный кабатчик» (1883). Юно­шей он как бы в миниатюре лично прикоснулся к тому грандиозному процессу разорения родовых гнезд, кото­рый талантливо запечатлел столь ценимый им Сергей Атава (С. Н. Терпигорев) в книге «Оскудение» (1880).

Старшие братья еще застали благополучное время в жизни семьи и получили образование, к которому начало тяготеть наиболее просвещенное купечество с середины XIX века: на дом ходил француз, потом его сменила мадам Шопэ, Александр и Николай через несколько лет свободно болтали по-французски; для Николая был приглашен учи­тель музыки Рокко, учивший его играть на скрипке (потом Рокко стал капельмейстером в городском саду и на афи­шах стал подписываться «Руокко»). Иногда пишут, что Николай был самоучкой. Это, как видим, неточно: какое-то время он занимался музыкой с профессионалом, что позво­лило ему позже даже играть в квартете в Сокольниках.

Когда подрос Антон, ничего этого уже не было, — он получал обычное гимназическое образование.

Но ту бедность, которая заставляет считать копейки, состригать бахрому на брюках, спать на полу вповалку — бедность унижающую — Чехов застал уже в Москве. В го­ды его детства все было иначе. Мемуаристы отмечают поч­ти маниакальное стремление Чехова к аккуратности, изя­ществу. Это было семейное. Изысканно, по моде одевался дядя, Митрофан Егорович. Почти щеголь был Павел Его­рович. Он не признавал распространенную тогда, особенно среди мелкого купечества, униформу в виде поддевки и са­пог бутылками. Он ходил в цилиндре, а потом, в Москве, — в только что вошедшей в моду мягкой шляпе. На семей­ной фотографии 1874 года видим щеголевато одетого муж­чину с белоснежными манжетами и высокими воротничка ми. Никто не видел его не в крахмальной сорочке.