Павел Егорович Чехов разорился

Павел Егорович Чехов разорился, ему угрожала долговая яма (указ об отмене личного задержания не­исправных должников выйдет спустя три года, в 1879 го­ду). Он вынужден был — в апреле 1876 года — бежать в Москву. Позже к нему выехали остальные члены семьи (Александр и Николай уехали еще раньше — учиться).

Для Антона Чехова начались годы самостоятельной и, несмотря на постигшую бедность, свободной жизни. Бедность, впрочем, была относительной: продовольствие в тогдашнем Таганроге было исключительной дешевиз­ны. Дороги были извозчики — дороже, чем в Москве и Петербурге, — но к бюджету Чехова-гимназиста это отношения не имело. Плохо было с одеждой, обувью, не хватало денег на книги. Зато была свобода, не обузды­ваемая ежедневно и ежечасно властной рукою отца. Павел Егорович беспокоился, не пойдет ли эта свобода во вред. «Мы боимся за тебя, — писал он сыну 12 января 1878 года, — как бы ты в отсутствии нашем не испортил своей нравственности, за тобою некому следить, как ты живешь, и своя воля может молодого человека спортить». Тревожился он напрасно.

Это были годы лишений, твердости, мужества и — одиночества. Все решалось наедине с собою, сомнения и колебания не выплескивались ни перед кем. Это стало фундаментом характера. Никто никогда не узнал, почему был выбран медицинский факультет (если не считать главной причиной советы Евгении Яковлевны и Павла Егоровича, что «медицинский факультет практичный» и что это — «самое лучшее занятие»). Когда через много лет Чехова об этом спросили прямо, он написал: «Не помню». Не сохранилось никаких высказываний Чехова и об обстоятельствах решения оставить медицину — реше­ния, давшегося, надо думать, не вдруг и не просто. Точно так же, когда он станет уже известным писателем и ему будет 30 лет, никто из близких не узнает, как и когда он принял третье важнейшее решение, изменившее его мировосприятие и стоившее ему здоровья, — ехать на Сахалин, — и сложится легенда, что путешествие было задумано «совершенно случайно», «как-то вдруг, неожи­данно» (М. П.Чехов), под влиянием знакомства с лек­циями брата по уголовному праву и тюрьмоведению.

В Таганроге Антон распродавал оставшиеся вещи, отсылая деньги в Москву. Родители торопили, давали советы, Павел Егорович подробно объяснял, как взыски­вать мелкие долги:

«Капусту должен не старик, а сын Иван Иванович, с него надо получать. Ростенко старик должен, но это есть бесконечная путаница. Получи с Ростенка сына, который в банке служит [...], он сам брал и знает за собою долг, а к отцу не ходи».

«Кровать продай Машенькину, а что за нее просить, мы и сами не знаем, как тебе бог поможет, так и про­дай».

«Вещи продавай только ненужные и лишние, потому что опустошим дом, а потом трудно будет наживать, что было».

«Ждали мы от тебя, не пришлешь ли денег [...] завтра 26-го где хочешь бери...»

Вещи покупали плохо или давали за них гроши. Антон нашел урок. Потом пришлось взять еще один, а затем и третий. Павел Егорович очень это одобрял: «Для меня приятно, что ты еще третий урок нашел. Старайся, сынок, умей добывать деньги да с умом их расход вести».

Трудности не делали Антона мрачным: он острит в письмах к братьям, в посылку вкладывает дверную петлю и бублик, шутит в письмах к родителям, которых это иногда обижает. «Мы от тебя получили 2 письма, наполнены шутками, а у нас в то время только было 4 коп. и на хлеб и на светло» (на освещение).

Энергия в нем кипела — его хватало и на учебу, и на театр, и на дела по ликвидации «гнезда», и на литератур­ные занятия, на посещение библиотеки и городского сада.

Городской сад был популярен даже зимой — там устраивали каток, Антон был среди любителей катания. Но летом сад в жизни молодого поколения занимал совершенно особое место. Там играл превосходный оркестр, в беседке-ротонде можно было посидеть за столиками, где подавали пиво и огромных раков. Там можно было увидеть всех. «Толпа непроходимая и разно­шерстная, — описывал сад местный литератор А. Ну-щин. — Смесь запахов духов, семечек, ваксы, дегтя, сивухи и проч. Картузы, фуражки, косынки, изредка шляпы и шляпки. Легкая пыль, мелькающие лица, отрыв­ки фраз. Остроты, каламбуры, часто свобода слова и обращения».

Была «гимназическая» аллея — она же «аллея вздо­хов». Здесь завязывались все гимназические романы, здесь постоянно бывал и Чехов — он состоял в свите красавицы Черец... О его романах мы знаем очень мало, но по некоторым косвенным данным можно полагать, что среди его пе:зых увлечений была гречанка. Позже Чехов рассказывал, что романы его всегда были жиз­нерадостны.

В мыслях о будущем таганрогский гимназист при­меривал опыт старших братьев, уже студентов (универ­ситета — Александр — и Школы живописи, ваяния и зо­дчества— Николай), обсуждал с ними вопросы профес­сии, цели жизни. Судя по одному из ответных писем Николая, взгляды кончающего гимназию Чехова сильно отдавали практицизмом: «Я очень хорошо знаю, что ты смотришь на живопись какими-то странными глазами, как и большинство... но я оправдываю тебя уже на том основании, что этот странный взгляд родился и под­держивается отсутствием понимания искусства, незна­нием цели, к которой стремится человек, изучающий его. [...] Ты был неправ, думая, что я поступаю в уни­верситет ради того, чтобы найти себе дорогу, могущую меня обеспечить, и неправ потому, что заниматься на­уками я хотел, занимался (впрочем, еле-еле) и хочу впредь заниматься для живописи, ибо мне сильно хо­чется быть образованным художником, а какой бы я мог быть доктор медицины?» (1879, май).

Свои предпоследние и последние гимназические кани­кулы Чехов проводил в городе, у моря и на хуторе у отца своего ученика Пети Кравцова. Впредь у моря и в степи он будет уже гостем.

Основы мировосприятия человека закладываются в детстве. И справедливее всего это по отношению к писа­телю. Человек взрослеет, приобретаются разнообразные сведения о мире, расширяется социальный опыт. Но не­которые главные черты мироощущения формируются в юные годы.

Детство между душной лавкою и морем, коридорами гимназии и бесконечною степью, чиновно-казенным укла­дом и бытом вольных хуторян, жизнь, которая так яв­ственно показывала значение того природновещного окружения, в которое погружен человек, — все это го­товило и обещало необычное художественное восприя­тие мира.

 
 
Hosted by uCoz