Антон Павлович Чехов

Столь же насильственно мальчик Чехов был окунаем и в стихию церковнославянского языка — обязательным посещением вечерни и заутрени (сначала с нянькою), слушанием акафистов дома, ежедневным чтением еван­гелия и псалтыри, пением в церковном хоре. Но — стран­ное дело! — в гимназии на уроках «закона божьего» он стал любимым учеником преподавателя этого предмета Ф. П. Покровского, обессмертившего себя придуманным своему ученику прозвищем «Чехонте».

Протоиерей Федор Платонович Покровский вышел младшим кандидатом из Киевской духовной академии в 1857 году и вскоре получил место настоятеля Таганрог­ского собора, а в 1865 году был назначен законоучите­лем в Таганрогскую первую мужскую гимназию. В акаде­мии он получил широкую философскую подготовку и любил в разговоре щегольнуть именами философов не только духовных. У него был прекрасный низкий баритон (в юности он готовился к карьере оперного певца), и на его службы в соборе стекался весь город. Во время русско-турецкой войны (1853—1857) он занимался сбо­ром пожертвований среди прихожан на санитарные нужды, за что получил знак Общества Красного Креста и благодарность (в подобных же сборах отличился дядя Чехова Митрофан Егорович), а впоследствии (не без участия Чехова) был представлен к болгарскому ордену.

С местным духовенством Покровский постоянно конф­ликтовал, на него писали доносы, одно время его даже отстранили от служб в соборе. Был он человек светский, прекрасный оратор. «Как поживает поп Покровский? — спрашивал Чехов в письме 1883 года. — Еще не поступил в гусары?» Был он не чужд литературы. На уроках свя­щенной истории говорил о Гёте, Шекспире, Пушкине, Лермонтове; от него впервые гимназисты слышали име­на некоторых современных писателей. На отпевании Н. В. Кукольника он произнес большую речь, в которой излагал литературную биографию покойного. Недогмати­чески настроенный, он не любил Павла Егоровича за религиозный формализм.

Был Покровский большим любителем разного рода речевой игры. Прозвище он дал не только Чехову. Прия­тель Антона Андрей Дросси звался у него «Дросос», были переименованы и многие другие гимназисты. Через много лет, прося Чехова прислать свои сочинения, По­кровский написал: «Поброунсекарствуйте старику», ска­ламбурив имя Броун-Секара, изобретателя широко рекламируемой тогда «омолаживающей» жидкости. Покровский был носителем давней бурсацко-семинар-ской традиции — словесной игры с церковнославянизма­ми, использования их богатейшей красочной палитры и выразительности для разного рода образных и юмористи­ческих целей. Употребление церковнославянизмов в сати­рических целях — одна из заметнейших черт стиля М. Е. Салтыкова-Щедрина, особенно любимого и часто цитируемого на уроках Покровским.

Эту традицию живо впитывали братья Чеховы. Она очень сильно чувствуется в письмах старшего брата — начиная с обращений: «Велемудрый Антоние!» — «Глу­бокопочтенный и достопоклоняемый братец наш Антон Павлович!» — «Толстобрюхий отче Антоние. Да возвели­чит господь чрево твое до величины осьмиведерного бочонка и да даст тебе велий живот и добрый».

В этом стиле в письмах Александра выдержаны целые сценки, рисующие жизнь семьи в первые годы пребыва­ния в Москве:

«Часто по вечерам собираются Чеховы обоего по­ла, Свешниковы и вообще вся Гавриловщина [...]. По мере промачивания гортаней голоса очищаются и ярые любители согласованного пения начинают вельми козло-гласовать [...]. И все идет согласованно и чинно, услаж­дая друг друга и по временам лобызаясь в заслюнен­ные от сладости уста. Иногда же некто, дирижировав­ший во дворце (Павел Егорович. — А. Ч.), тщится при­дать концерту еще вящую сладость, помавает десницею семо и овамо, внушительно поя „Достойно" на ухо пою­щему „Лучинушку". Жёны же благочестия исполняются и, откинув ежедневные суетные помышления, беседуют о возвышенных материях, как то: о лифах, турню­рах и т. п. Долго таковая беседа продолжается, дондеже ризы не положатся вместе с облаченными в них...» (март 1877).

Такие письма Антон Чехов получал, когда едва начи­нал пробовать перо. К этому стилю, макаронически перемешивающему церковнославянизмы со словами самыми современными и копирующему мелодику библейской речи, близки многие места из рассказов раннего Чехова:

«Взгляни, русская земля, на пишущих сынов твоих и устыдися! Где вы; истинные писатели, публицисты и дру­гие ратоборцы и труженики на поприще гласности? [...] Доктор сквернословия есмь и в древности по сему пред­мету неоднократно в трактирах диссертации защищал да на диспутах разнородных прощелыг побеждал [...]. А что я, други мои, претерпел в то время, так одному только богу Саваофу известно... Вспоминаю себя тогдаш­него и в умиление прихожу [...]. Страдал и мучился за идеи и мысли свои; за поползновение к труду благород­ному мучения принимал» («Корреспондент», 1882).

Любопытно сравнить употребление одного и того же приема у братьев: Антон делает это без нажима, не сгущая, не нагнетая славянизмы, используя их как знак, налет, легкую краску.

Юмористическое, сатирическое использование церков­нославянизмов — это лишь первый по времени и глубине пласт. Влияние на Чехова этой речевой традиции было долговременное и многоохватное. Справедливо заметил первый биограф Чехова, А. Измайлов:

«Тяготение отца к церкви и к „божественной" книге, семейные чтения из Четьи Минеи нечувствительно дер­жали А. П. в общении с чудесным старым языком, не позволяли ему забыть его и разминуться с ним, как слу­чается с огромным большинством русской интеллигенции, создавали в нем то чуткое ощущение простого исконно русского слова, которое неизбежно вызывало антипатию ко всякой наносной иностранщине [...]. В его книгах можно найти сотни доказательств того, как в ощущении простоты, красоты и, скажем, родовитости слова, искон­ной его принадлежности к русскому языку его выручало обращение к корням языка житий, прологов...»

Среди проповедников, которых приходилось слушать в детстве Чехову, был настоятель таганрогской Архан-гело-Михайловской церкви В. Н. Бандаков; в его издан­ных в 1887 году проповедях есть «Поучение по случаю всенощного бдения, совершенного в доме Чехова». Про­поведи его были не совсем обычны. Об их авторе Чехов потом напишет: «Обладая по природе своей крупным публицистическим талантом, в высшей степени разно­образным, он редко останавливался на отвлеченных богословских темах, предпочитая им вопросы дня и на­сущные потребности того города и края, в котором он жил и работал; неурожаи, повальные болезни, солдат­ский набор, открытие нового клуба — ничто не усколь­зало от его внимания [...]. Он не боялся говорить правду и говорил ее открыто, без обиняков; люди же не любят, когда им говорят правду, и потому покойный пострадал в своей жизни немало» («В. А. Бандаков. Некролог», 1890).